Ковбой - Страница 36

К оглавлению

36

Выйдя на окраину городишки, Голдман взял чуть левее, к поросшему незнакомыми Бестужеву цветами пустырю, за которым вдали виднелась опушка леса, состоявшего большей частью опять-таки из незнакомых деревьев. Именно там, на опушке, и работали с утра в поте лица кинематографисты.

Справа, не так уж и далеко, располагалось пристанище незадачливого месье Леду – снятый им под жилье старый сарай, возле которого стоял аэроплан, выглядевший для Бестужева (как, впрочем, и для подавляющего большинства людей, редко сталкивавшихся с этой технической новинкой) крайне диковинно и экзотично: большой, но казавшийся хрупким и ненадежным аппарат, широкие крылья, соединенные массой деревянных стоек и проволочных растяжек, решетчатый хвост, причудливое оперение, темная глыба мотора, воздушный винт, он же пропеллер… Под крылом легко можно было рассмотреть две фигурки – месье Леду со своим ассистентом, устроившись за бутылкой вина, то ли обсуждали дальнейшие жизненные планы, то ли топили в вине горькое сожаление о мизерных здешних прибылях.

Голдман мимоходом указал в ту сторону:

– Я вот все ломаю голову, как бы использовать в фильме эту штуку – аэроплан. Интересная новинка, публика ею живо интересуется… вот только не могу придумать, куда бы его вставить и какой сюжетный оборот с ним изобрести… У вас нет идеи?

Бестужев пожал плечами:

– Снимите фильм про отважного авиатора, который… ну, я не знаю… геройски перелетает через Атлантику.

– Что вы мелете… Через Атлантику! Эти коробочки едва перелетают Ла-Манш, жалкие тридцать миль…

– Ну, я ведь не романист, – сказал Бестужев. – Просто снимите фильм про отважного авиатора, который добивается каких-то рекордов. Как водится в кинематографе, злодей ему всячески мешает в борьбе за сердце красавицы… которая в конце, ясное дело, достается отважному летуну.

– Думал я о чем-то похожем, – сознался Голдман. – И Сол тоже. Нету изюминки, понимаете? Каких-то захватывающих зрителя эпизодов… Через Атлантику, говорите… А вы фантазер, мой юный друг, этакого подвига, пожалуй что, мне уже не увидеть, да и вам, я думаю, тоже. Через Атлантику… Химера! Хотя… Если взять что-нибудь поскромнее, какой-нибудь рекордный перелет… И они там борются со злодеем в полете, на крыле аэроплана…

– Ух ты! – невольно изумился Бестужев. – А как это снять? Установить киносъемочный аппарат на другом аэроплане? Но какой риск для актеров…

– Никакого риска, – отрезал Голдман. – Сразу видно, что вы прежде не были особым любителем кинематографа, Михаил.

– Честно признаться, да. Как-то не уделял особо внимания.

– Снять все можно, не покидая земли, – разъяснил Голдман. – Есть разные фокусы под названием «трюковая съемка». На заднем плане как бы перемещаются нарисованные облака, и зрителю кажется, что самолет высоко в небе, на артистов дует ветродуй, изображая налетающие порывы ветра… – он словно бы опомнился, страдальчески сморщился: – Михаил, не забивайте мне сейчас голову вашими схватками героя со злодеем на летящем аэроплане, у меня голова занята совершенно другими заботами…

Бестужев пожал плечами – не он, в конце концов, все это только что придумал – но сговорчиво замолчал.

Глава вторая
Неожиданный поворот судьбы

Еще издали можно было рассмотреть, что на опушке негустого лесочка (состоявшего из не особенно и экзотических на вид, но невиданных в Старом Свете Бестужевым деревьев) собралось немало народу. Особенной суеты и оживления не наблюдалось – что как раз и свидетельствовало об отлаженности творческого процесса, когда каждый знает свой маневр и без нужды не слоняется там, где каждому есть дело.

Сразу, конечно, выделялась ключевая позиция: угнездившийся на высокой треноге кинематографический аппарат с квадратным раструбом объектива и двумя громадными круглыми коробками вверху, где помещалась кинопленка. К нему прильнул оператор в кепи, повернутом козырьком назад согласно то ли неписаной моде, то ли профессиональному удобству. А впрочем, ключевая позиция, как Бестужев уже успел убедиться, располагалась не там, а чуточку правее – где под высоким куполом солнцезащитного зонтика в удобном раскладном кресле обосновался самый главный здесь человек, режиссер Сол Роуз, он же Соломон Розенблюм. Американцы, как опять-таки было Бестужеву уже известно, терпеть не могли длинных имен с фамилиями и сокращали их при малейшей возможности. Что, разумеется, не касалось миллионщиков вроде Вандербильта или Стайвенхаунта – таких людей никто бы себе не позволил панибратски именовать сокращенно, да они и сами не на шутку рассердились бы, надо полагать…

Привычным взглядом Бестужев выхватил из окружающего то, что занимало непосредственно его: здоровенный нью-йоркский немец Ханс, один из альгвазилов Голдмана, прохаживался в тенечке, непринужденно помахивая ну оч-чень увесистой тростью, представлявшей собою скорее дубинку. Молодец, оценил Бестужев, не дремлет под сенью древ, как уволенный в том числе и за небрежение своими обязанностями Курт – выражаясь военными словечками, осуществляет непрерывную караульную службу. Мало ли что…

На почтительном расстоянии расположились зеваки – с полдюжины вполне совершеннолетних местных лодырей и втрое большее количество мальчишек. Зрелище для обитателей глухой провинции было прямо-таки уникальное, не уступавшее по экзотичности, пожалуй, аэроплану месье Леду. А может, и превосходившее – в конце концов, аэроплан всего-то лишь с занудным стрекотанием ползал по лазурному небосклону, зато на кинематографических съемках всякий день происходило что-нибудь новенькое, не похожее на вчерашнее.

36