Ковбой - Страница 28

– Что до меня, то я уже двадцать один год, как из Одессы, – сказал тот, что был постарше. – А Мейер – чуточку поменьше, пятнадцать, – он кивнул на приподнявшего шляпу спутника. – Сэмюэль Голдман.

Бестужев самым непосредственным образом воскликнул:

– Вы не родственник ли Боруху Голдману, у которого писчебумажный магазин в Киеве, на Крещатике?

– Да нет, что-то не припомню такого… А вы откуда?

Из предосторожности следовало выбрать себе фальшивой родиной какое-нибудь местечко подальше от Одессы. Благо подобное имелось в реальности, и Бестужев там пребывал какое-то время по пути в Левенбург.

– Из Загладья, – сказал он, не моргнув глазом.

– В жизни не слышал… Где это?

– Уездный городишко на галицийской границе, – сказал Бестужев. – Редкостная дыра, господа мои. Но я ее давно покинул, странствовал немало, пока не осел в Петербурге…

Голдман чуточку насторожился:

– В Петербурге? Вы, молодой человек, надеюсь, не выкрест?

– Ну что вы, – сказал Бестужев. – Должны же быть какие-то границы…

– Вот именно. Мы с Мейером, как видите, не такие уж и рьяные приверженцы старины… но должно же у еврея оставаться нечто нерушимое, синагога и всякое такое… – он неопределенно повертел пальцами. – Нельзя полностью рвать с еврейством.

– О да, разумеется, – сказал Бестужев. – Господа, а нет ли поблизости местечка, где мы могли бы выпить по рюмочке? Столь неожиданная встреча, и где, в Америке…

– Пожалуй, – сказал Голдман. – Пожалуй. Как считаете, Мейер?

Мейер был не против, и они двинулись по аллее. Не теряя времени, Бестужев принялся излагать свою импровизацию, для пущего удобства вплетая в нее обрывочки настоящей биографии: как он пустился искать счастья из своей неописуемой дыры, как в губернском городе нежданно-негаданно угодил под воинскую повинность и не сумел отвертеться, как служил в стоявшем под Петербургом драгунском полку и, получив отпускное свидетельство, ухитрился зацепиться в Петербурге.

– У Якова Перельмана, – развивал он тему без зазрения совести, справедливо полагая, что в Петербурге уйма Перельманов, так что один вымышленный погоды не сделает. – Не доводилось слышать? Крупная ювелирная фирма, да.

– Неужели вам удалось подняться до приказчика в таком серьезном бизнесе, дорогой Михаил? – поднял брови Голдман. – Судя по вашему виду, вы вполне благополучны и не ночным сторожем в России трудились…

Бестужев долго не задумывался над очередным вымыслом. Объявлять себя ценным сотрудником ювелирного дела не следовало – они могут в этом разбираться, провалишься… Следовало бы придумать нечто такое, что перекликалось бы немного с его подлинным родом занятий… Ага!

– Нет, там все было несколько иначе, – сказал Бестужев. – Вы занимались когда-нибудь ювелирным делом? Нет… Ну все равно, наверняка слыхивали о нем то и это… Есть там своя специфика, господа мои. Очень уж ценный товар, требует особой заботы. Вы совершенно правы, числился-то я приказчиком, но занимался совсем другой работой, для которой, по-моему, и названия не придумано. Я налаживал там охрану, руководил сторожами, теми людьми, что сопровождали особо ценные партии товара, одним словом, присматривал, чтобы там было все безопасно, чтобы ничего не грозило драгоценностям, чтобы у служащих не возникло разных глупых мыслей, а то вы ведь знаете, как оно иногда бывает…

Мейер хохотнул:

– То есть вы, образно выражаясь, были у Перельмана этаким начальником жандармерии?

– Очень удачно подмечено! – воскликнул Бестужев, искренне смеясь. – Да, если считать Перельмана государем императором, то я был чем-то вроде главы тайной полиции…

– И отчего же ушли?

– Старик умер, – сказал Бестужев с налетом грусти. – С наследниками как-то не сложилось…

Они вошли в небольшое тихое заведение, устроились в углу, Голдман что-то коротко бросил официанту на английском, и тот принес три стакана, в которых виднелась жидкость, крайне напоминающая разбавленное шипучей содовой виски. Именно этим она и оказалась на вкус. Бестужев, как и его собеседники, на американский манер посасывал напиток – что давалось с трудом и вызывало форменное отвращение, но приходилось терпеть, дабы соответствовать здешним политесам.

– Значит, вы были чем-то вроде начальника частной полиции в солидной ювелирной фирме… – задумчиво сказал Голдман. – И долго?

– Пять лет, – сказал Бестужев. – Старик Перельман был, между нами, очень прижимист, но мне платил хорошо, понимал, что есть вещи, на которых экономить не след. Тем более что получалось у меня неплохо, набрался сноровки. Военная служба многому научит человека сметливого…

– Да, я вижу, – сказал Голдман не без одобрения. – Как у вас ловко получилось с этим прохвостом… Так быстро и умело вы его одолели, я и глазом моргнуть не успел, да и Мейер тоже…

– То ли еще бывало, – скромно сказал Бестужев.

– Значит, вы человек, понаторевший в этих самых делах…

И они с Мейером обменялись откровенным, выразительным взглядом, оставшимся непонятным для Бестужева. Голдман продолжал:

– А потом, значит, вы не сработались с наследниками и решили попытать счастья в Америке?

– Угадали, – сказал Бестужев. – Я, правда, не знаю по-здешнему ни словечка, но полагал, что смышленый еврейский парень нигде не пропадет. Два дня как прибыл сюда…

– И тем не менее не производите впечатления робкого, потерявшегося в незнакомой стране человека, – промолвил Голдман не без одобрения. – Посмотрите, Мейер, какой бравый и уверенный в себе еврейский юноша, душа радуется… Я так полагаю, вам и Эллис-Айленд удалось пройти без затруднений?