Ковбой - Страница 18

Ощущая себя этаким калифом на час, Бестужев без всякого стеснения перемещался среди этой деловитой толчеи, то примеряя что-то, то выбирая, прикидывая, прикладывая, присматриваясь и без стеснения требуя объяснений, когда считал, что таковые необходимы.

Через два часа эта коловерть прекратилась, вся орава схлынула из номера, без малейшего прекословия приняв чеки, выписанные Бестужевым без особой сноровки, но старательно (он еще в Вене попрактиковался на всякий случай в этом занятии, как-никак Фихте обязан был такое уметь). Следом испарился служащий, судя по лицу, искренне обрадованный честно выплаченным вознаграждением, – Бестужев взял в банке немного американской наличности на текущие траты и вдобавок, старательно выжимая из благоприятной ситуации максимальную пользу, расспросил Скаддера, сколько чаевых полагается давать и в каких случаях – так, чтобы и скрягой не показаться и не предстать чудаком, готовым разбрасывать направо и налево шальные деньги.

Подошел к высокому зеркалу в резной деревянной раме, необозримому, как сибирские просторы. Ну вот, совсем другое дело. В зеркале отражался респектабельный молодой человек в темно-коричневом костюме, жилете в тон, крахмальной сорочке и темно-синем галстуке, в безукоризненных штиблетах и новехонькой шляпе. В карманах имелись все необходимые мелочи вроде носового платка, блокнота с карандашиком в футляре, гребенки и тому подобного. Казенные фонды получили некоторое кровопускание – но ничего тут не поделаешь, как-никак он и не собирался наряжаться в самое дорогое, просто-напросто следовало придать себе некоторую респектабельность, потому что иначе нельзя…

Положил шляпу на столик у зеркала, скинул пиджак, распустил узел галстука, подошел к окну и какое-то время смотрел с высоты десятого этажа на уличную суету внизу – звуки не долетали, заглушённые солидными оконными рамами, люди, экипажи и автомобили выглядели маленькими и оттого не впечатляли.

Вернулся к столику, уселся в мягчайшее кожаное кресло, задумчиво повертел меж пальцами обойму от браунинга, в данный момент абсолютно бесполезную, так как вставлять ее было некуда. Ради вящего душевного спокойствия следовало бы обзавестись и оружием – чем черт не шутит, вдруг и пригодится? – но с этим следовало подождать. Он слышал краем уха, что в Америке с этим еще свободнее, чем в Европе, но воздержался от расспросов пока что: вряд ли американские вольности дошли до того, что и пистолеты доставляет клиенту на дом по первому зову обходительный приказчик с парой нагруженных, как верблюды, носильщиков…

Потом из чистого озорства решил побыть самым настоящим американцем, каковые, он уже знал из книг, на каждом шагу пьют свое виски, непременно разбавленное содовой водой. Благо все необходимое уже было доставлено и красовалось на мельхиоровом подносе с гравированной монограммой гостиницы здесь же, на столике. Налил в стакан на два пальца светло-янтарной жидкости, осторожно, чтобы не попасть на одежду, далеко отведя руку, пшикнул туда из стеклянного в никелированной сетчатой оплетке сифона. Повертел стакан, обозревая дело своих рук, взболтнул ставшую гораздо светлее жидкость, отхлебнул глоток. Поморщился, словно уксуса хлебнул или лимон надкусил. Решительно вышел в сверкающую чистотой, белым кафелем и никелем ванную, выплеснул содержимое стакана в раковину и тщательно вымыл его струей холодной воды. Вернувшись в комнату, налил на те же два пальца и хлопнул уже по-русски, благо свидетелей не имелось – одним удалым глотком.

Передернулся, крякнул, помотал головой: нет, конечно, совсем другое дело без этой дурацкой шипучей водички, вот только пресловутый (или – пресловутое?) американский виски удивительнейшим образом напоминал вкусом добрый шантарский самогон, который ему случалось пробовать в гостях у кого-то из купцов, большого оригинала, не терпевшего ничего покупного, пившего только то, что приготовляли у него.

Совершенно тот же вкус. Ну, ничего… Приятное тепло растеклось по жилочкам, снимая напряжение. Совершенно расслабившись, едва ли не умиротворенный, Бестужев закурил и рассеянно уставился на белый конверт, лежавший тут же. Американская деловитость и тут не подвела, пока он возился с многочисленными торговцами, посыльный обернулся за железнодорожным билетом. Билет в салон-вагон, на поезд, отходящий в южном направлении, в сторону Вашингтона, через…

Достал новехонькие карманные часы – серебряные, конечно. Неприлично было бы тратить казенные деньги на золотые для собственного употребления, но и вовсе уж дешевенькие не сочетались бы с обликом молодого, чуточку расфранченного дельца, каким его тут считали.

Всего-то через три с половиной часа. В его распоряжении было, разумеется, гораздо меньше времени – в экипаже, как объяснил служащий, придется добираться минут сорок, да еще некоторое количество времени прихватить в запас на случай нередких здесь уличных заторов. Ну, никаких дел нет… Перекусить, пожалуй что, перед дорогой, и можно отправляться. Здесь будут уверены, что номер остается за ним, что он вернется, и пусть их. Хотя… Как человеку честному, следовало перед отъездом оплатить все понесенные гостиницей расходы, сказавши, что он может и не вернуться в ближайшие две недели. Негоже русскому офицеру съезжать из номеров, не расплатившись, словно какому-нибудь прохвосту из коммерческих вояжеров невысокого полета либо мелкому аферисту…

В Вашингтоне его уже, должно быть, ждали: перед тем, как начать возню с явившимся его экипировать народом, он написал телеграмму на французском, велел служащему перевести на английский и отправить немедленно. Тот и отправил, конечно. Гостиница была первоклассная, а потому где-то тут располагалась и комнатка собственного телеграфиста. Короткая телеграмма, самого безобидного содержания – однако неведомый Бестужеву господин Шабранский должен моментально сделать из нее вывод, что заочно ему знакомый господин Фихте, вопреки официальным сообщениям, не мертв, а вовсе даже живехонек и намеревается прибыть при первой же оказии. Учитывая, какое значение придается этому делу, учитывая, что по дну океана меж Новым и Старым Светом давным-давно проложен телеграфный кабель… Пока Бестужев преодолеет с комфортом отделяющие его от города Вашингтона четыреста верст, известие о его чудесном воскрешении из мертвых уже наверняка достигнет и Петербурга. Нет сомнений, что Шабранский, добросовестный служака, как и предусмотрено, сообщит туда точное содержание депеши Бестужева – а уж в Петербурге-то мигом поймут, что одна из безобидных фраз сообщает об успехе дела…